Шпионаж для многих все ещё окутан романтическим флёром. В реальности это занятие имеет мало общего с увлекательными приключениями персонажей массовой культуры. Героиня сегодняшнего рассказа приехала в большевистскую Россию в 1920 году и сразу же угодила в лапы ЧК. Она не успела толком нашпионить и едва вырвалась на свободу. При этом непостижимым образом Маргарет Гаррисон на всю жизнь сохранила пиетет и искреннюю симпатию и к России, и к ЧК. Владимир Абаринов представляет очередной эпизод подкаста "Обратный адрес".
Имя Маргарет Элтон Гаррисон сегодня известно лишь специалистам. А было время, когда это имя знали Ленин и президент США Вудро Вильсон, ее делом занимался сам Феликс Дзержинский, о ней писала западная и советская пресса, дипломаты обменивались нотами, и даже Владимир Маяковский вставил её имя в свое стихотворение. Эту остросюжетную историю во всех подробностях изучила Галина Лапина, литературовед, переводчик, в недавнем прошлом – профессор Университета штата Висконсин.
– Галина Васильевна, Маргарет Гаррисон, дама из хорошей семьи, поехала в советскую Россию не то что по собственной инициативе, а настойчиво добивалась поручения от американской военной разведки. Что это было: любопытство, погоня за журналистской сенсацией или врожденный авантюризм?
– Действительно, Маргарет Гаррисон была авантюристкой, видимо, по натуре. Недаром одну из своих книг она назвала "Рожденная не для покоя". Выросла она в богатой балтиморской семье, очень благополучная семья, отец её был бизнесменом, владельцем крупной судоходной компании. У него была контора в Лондоне, где они проводили несколько месяцев ежегодно. Маргарет очень любила Европу и много путешествовала по Старому Свету. У неё были явные лингвистические способности, она знала немецкий почти как носитель языка, французский, итальянский, а позднее выучила русский, польский, турецкий, персидский, японский и арабский, во всяком случае так она о себе говорила. Гаррисон привыкла к постоянным переменам, к многообразию, чувствовала себя дома в Европе. Была, как она сама говорила, хамелеоном: легко приспосабливалась к разным условиям, к новым условиям.
Когда Маргарет овдовела, а овдовела она довольно рано (ей не было сорока лет), муж оставил ей долги. Она пошла работать, работала в газете The Baltimore Sun в отделе светских новостей, быстро стала штатным и весьма успешным музыкально-театральным критиком со своей еженедельной колонкой. Казалось бы, её карьера складывалась вполне успешно, и ничто не предвещало прихода в разведку. Однако, когда началась Первая мировая война, Гаррисон восприняла её как почти личное событие. Первая работа разведчицей была в Балтиморе, она выявляла немецких шпионов.
После этого она прошла интервью с полковником разведки, который должен был определить, может ли она продолжать работу. Остался очень доволен ею. Гаррисон сказала: она ничего не боится, она обожает приключения, горит желанием сделать что-нибудь для своей страны. Полковник Мартин, который её расспрашивал, поверил. И она отправилась по заданию военной разведки в Берлин. Её задача состояла в сборе сведений, экономической информации и собственных наблюдений. Она успешно выполнила это задание и вернулась в Балтимор, казалось бы, к прежней спокойной жизни. Но продержалась недолго, её послали на следующее задание, самое главное задание в ее жизни – в Россию.
В Россию, как она пишет в воспоминаниях, она поехала потому, что ей хотелось посмотреть, что происходит в стране, где начался и продолжается важный социальный эксперимент, посмотреть, не будет ли этот эксперимент влиять на весь мир. Но на самом деле послали её в Россию потому, что у американской военной разведки в этом была необходимость. Шпионская сеть в России практически не существовала. Московский резидент Каламатиано был в тюрьме, а петроградский резидент бежал в Финляндию. Америка нуждалась в укреплении своей разведки для того, чтобы составить планы относительно установления дипломатических отношений с новой Россией. Что касается отношения Гаррисон к России, она действительно не была ни марксисткой, ни социалисткой, однако не исключала, что большевизм – это очень важный социальный эксперимент, за которым будущее. Во всяком случае, это она пишет в своих воспоминаниях. Россию она полюбила, полюбила очень горячо, потом будет называть её "любимая Россия".
– Как-то она легкомысленно отнеслась к этой поездке. Во-первых, у Гаррисон не было визы. Во-вторых, ее журналистское удостоверение ни в коей мере не могло быть охранной грамотой: в большевистской России очень не любили иностранных корреспондентов, пускали их с большим разбором. И в-третьих, она выбрала маршрут через Польшу, а 1920 год – это советско-польская война, то есть она угодила в зону боевых действий, как раз накануне польского наступления. Она не понимала, что это очень опасно?
– И её руководство, и она сама явно недооценивали опасность. Она действительно полезла в пекло. Более того, её шеф пытался задержать ее в Варшаве, куда Гаррисон приехала в ожидании дальнейших указаний, но провела она там два месяца, два месяца её не выпускали. А потом все-таки отправилась на задание, не имея российской визы. У нее были документы, свидетельствующие, что она корреспондентка газеты The Baltimor Sun, The New York Evening Post тоже сделала ей такие документы. Более того: она отовсюду посылала свои статьи, это должно было подтвердить, что она именно корреспондентка, что ей интересна Россия, что она хочет узнать правду о России и так далее. Это удалось. Дорога оказалась очень долгой: из Варшавы в Минск, из Минска в генштаб в Вильно. В Вильно командующий польскими войсками дал ей разрешение на переход границы. Гаррисон довезли до нейтральной полосы, там ее встретили красноармейцы. И там начались путешествия из штаба полка в штаб бригады, оттуда – в штаб дивизии, пока она не получила разрешение на въезд и не отправилась в Москву. То есть это ей удалось, прямо скажем.
– Но сейчас-то мы знаем, что Гаррисон это удалось, потому что в ЧК знали, кто она такая.
– Я думаю, это действительно так. Наверное, это её действительно спасло. Хотя Гарррисон считала, что это исключительно её смелость, исключительно ее умение привлекать к себе людей, и красноармейцам она нравилась, была интересна как иностранка, такая залетная птица. На самом деле мы знаем, что действительно её тогда уже "вели", что называется.
– А кто же был этим "кротом", кто сообщил о ней Москве? Это удалось выяснить?
– То, что "крот" был, несомненно. Был он либо в Госдепартаменте, либо в военной разведке, либо и там, и там. Потому что в ЧК была копия секретного донесения Гаррисон из Германии в штаб военной разведки США. А в ФСБ есть документ, который нашла американская исследовательница: копия шифрованной телеграммы заместителя госсекретаря США в Лондон, в которой подтверждалось, что Маргарет – американская шпионка. То есть "крот" сидел где-то очень высоко. Есть подозрение, что это какой-то офицер, который работал в отделе пропаганды военной разведки. Однако, о судьбе его ничего неизвестно, тем исследователям, которые работали в архивах военной разведки, узнать этого не удалось.
"Советская Россия глазами американца". Любительский фильм, снятый американским горным инженером Чарльзом Эдвардом Стюартом, работавшим в России в 1920-е годы
– Итак, до Москвы она все-таки добралась. Что было дальше?
– Гаррисон быстро дали визу сначала на несколько недель, потом продлили эту визу. Ее поселили в гостинице, которая упоминается много раз в её воспоминаниях, по адресу: Малый Харитоньевский переулок, 10. Это был бывший особняк богатого промышленника, где она прожила почти 8 месяцев с перерывом.
– С 1961 года в этом здании находится знаменитый "Грибоедовский ЗАГС", он же Дворец бракосочетаний №1.
– Гаррисон, как и другим иностранным журналистам, не позволяли снять комнату или получить номер в какой бы то ни было гостинице без разрешения Наркомата иностранных дел, в ведении которого находились несколько московских гостиниц: "Метрополь", "Националь", "Савой", особняк сахарного магната на Софийской набережной. Цель такого расселения иностранцев состояла в том, чтобы рассредоточить их по Москве, что позволяло подселить к ним соглядатаев, каких-то верных коммунистов, не выпускать их из виду, помешать им свободно говорить. Поэтому, как писали иностранцы в своих мемуарах, общая беседа обычно приобретала за столом в гостинице прокоммунистический характер. Гостиница в Харитоньевском переулке действительно была интересным местом. Там жили от 10 до 14 иностранцев самых разных – корреспонденты, там был во время её пребывания член Корейской социалистической партии, известный путешественник Фритьоф Нансен, она печатала ему какие-то документы на машинке, там был американский бизнесмен, там был представитель крупной нью-йоркской фирмы некто Гектор Бун, который мне был особенно интересен, потому что он оставил подробные воспоминания об этой гостинице. И там же жили несколько советских сотрудников Комиссариата иностранных дел.
– Как была устроена жизнь в этой гостинице?
– Перед входом стояли всегда двое солдат, которые проверяли документы, записывали сведения в специальную книгу, эту книгу потом отправляли в ЧК. Был специальный комендант, который мог подкрасться к любому номеру в ботинках на войлочной подошве. Их обслуживали несколько женщин, они кормили и обстирывали гостей, и не брали никаких денег за это. Кормили, правда, довольно скромно, время было голодное: чёрный хлеб, чай с двумя кусочками сахара, жидкий суп. Но зато давали гостям раз в два дня по 25 папирос. Гаррисон была заядлой курильщицей, и это её вполне устраивало. Никаких денег гости не платили за проживание, но это лишало их свободы, они находились под постоянным надзором.
– Здесь появляется фигура Ивана Аксёнова, который был куратором этой гостиницы от ВЧК. Иван Аксёнов – потомственный дворянин, известный российский поэт, переводчик, шекспировед. Он занимал видное место в тогдашней литературной жизни Москвы. Да и до сих пор занимает: не далее как в этом году вышло полное собрание его стихов, о нём пишут статьи и книги, проводятся даже международные конференции по его творческому наследию. Но нигде не упоминается его сотрудничество с ВЧК.
– Или же как-то стараются – те, кто знает о его деятельности, – это забыть. Надо сказать, что он в своей автобиографии ограничился очень кратким указанием: 1920–1921 год, в Народном комиссариате иностранных дел. То есть он действительно работал в Комиссариате иностранных дел соглядатаем в доме на Харитоньевском.
– Барон Майгель такой.
– Да. Очень короткий это был эпизод в его биографии, но довольно яркий. Все постояльцы этого пансиона, этой гостиницы знали, кто такой Аксёнов, вернее, они знали, что он работает на ЧК. Хотя он, конечно, создавал совсем другой образ. Ходили слухи, что он бывший белый офицер. Он сидел неизменно во главе обеденного стола, вёл разговор, переходил с одного языка на другой. Он был чрезвычайно хорошо образован, блестящий собеседник, с прекрасными манерами. Те, кто в это время с ним общался, говорили, что он знал всё о драматургах-елизаветинцах. Один англичанин, уезжая в Англию, спросил: что прислать Аксёнову? Тот попросил прислать ему пьесы Бена Джонсона. Не сигареты, не одежду, а пьесы Бена Джонсона. Гаррисон была его главным объектом наблюдения. Они проводили время вместе, ходили на концерты, в театры. Аксёнов её знакомил с какими-то своими друзьями.
– Мне кажется, она сама для себя так и не смогла решить ни про Аксёнова, ни про Семёна Могилевского, о котором мы сейчас расскажем, общаются ли они с ней в силу служебной надобности или вследствие личной симпатии, хотят ли они её обратить с большевистскую веру или разрабатывают как шпионку.
– Я думаю, что ей нравилась роль шпионки. Общение с Аксёновым, конечно, доставляло ей массу интересных впечатлений. Они говорили на французском, вероятно. Аксёнов водил ее в театр, она посмотрела всё, что могла предложить тогда Москва, а она могла предложить довольно много. Потом Гаррисон напишет большую статью "Большевики и искусство", где о своих впечатлениях расскажет: это и МХАТ, и студии МХАТа, и Камерный театр Таирова, и Большой театр. Говорила она со Станиславским, который жаловался, что скучает по прежним буржуазным зрителям, был довольно откровенен. Беседовала с Александром Таировым. Именно Аксёнов привел ее в кафе поэтов "Домино", они часто там бывали. Оставили эти посещения сильные впечатления. Выделяла она среди посетителей "Домино" Маяковского. Правда, она говорила, что Маяковский, с которым её познакомили, был поэтом-лауреатом Красной армии и даже командиром Красной армии. Не знаю, то ли на неё сильное впечатление произвела его стать, то ли он подшутил над иностранкой. Ей было с Аксеновым интересно, ей "нравилось нравиться", вероятно. Ей нравилось, что она нашла людей, которые так же интересуются театром, как она.
– Она и с большевистскими вождями встречалась.
– Она провела месяц на свободе. На зависть всем другим журналистам очень много успела посмотреть, со многими повстречаться. Комиссар путей сообщения Леонид Красин ее принимал, нарком просвещения Анатолий Луначарский, Николай Семашко, заведовавший здравоохранением. Гаррисон увидела всех, как она потом говорила, богов революции или советской России. Она встретилась с Александрой Коллонтай, которая ей очень понравилась, она считала, что это просто шик, воплощение очарования и шика, дама, которая, правда, рассказывала ей, что нужно детей считать собственностью государства, что отношения между полами должны существовать только с целью воспроизводства расы, что семейная жизнь губительна. Действительно, это был очень интенсивный месяц журналистской работы, вживания в московскую и советскую жизнь. Она ходила на митинги, посещала школы, детские дома, больницы. Слушала Ленина, кстати, на первом съезде Моссовета, слушала Льва Троцкого, даже говорила с Троцким.
– Маргарет Гаррисон приехала в Москву 24 февраля 1920 года. А поздно вечером 2 апреля её прямо на улице арестовал вооружённый красноармеец. Свой первый допрос она впоследствии подробно и красочно описала.
– Действительно, это довольно яркое описание. Её провели в просторный кабинет. Кожаные кресла, книжные полки. Дело было на Лубянке в бывшем помещении Страхового общества "Россия". Она увидела там Менжинского – это был начальник особого отдела ЧК, военная контрразведка, который возлежал перед камином. У него были проблемы, как известно, с позвоночником, он лежал чаще. За столом сидел Соломон Могилевский. Могилевский был тогда заместителем Менжинского, то есть заместителем начальника особого отдела ЧК. Был еще третий человек, которого она не называет. Разговор шел на великолепном французском, все знали французский язык.
– И Менжинский, и Могилевский – выпускники юридического факультета Петербургского университета. Менжинский к тому же в молодости был поэтом и прозаиком, публиковался в альманахах Серебряного века и даже удостоился однажды похвалы самого Александра Блока.
– Интересен сам ритуал этой вербовки. Сначала Могилевский описывает ей всё, что она делала и говорила в Москве до мельчайших подробностей. То есть за ней постоянно велась слежка. Потом он сказал, что им известно, что Гаррисон агент американской разведки, им известно, что она действовала в Германии тоже как агент разведки. В доказательство ей была показана копия секретного донесения из Германии в штаб военной разведки США. Потом, когда все это ей было показано, ей пригрозили расстрелом.
После этого – перерыв, кресло, секретарь принес чай, папиросы, непринужденная беседа на французском языке. Она почувствовала себя в компании культурных, великолепно воспитанных мужчин. Совершенно, видимо, её это как-то расслабило. Конечно, чекисты хотели показать, что она имеет дело с культурными людьми. После этого перекура ей предложили стать агентом ЧК. Гаррисон останется в Москве на неопределённый срок, будет встречаться с Могилевским, будет сообщать ему всё, что она узнает об иностранных постояльцах гостиницы и вообще об иностранных гостях столицы. Она была поставлена перед выбором: либо вернуться в тюрьму, и, может быть, казнь её ждала, либо согласиться стать секретным осведомителем ЧК. Как объясняет Гаррисон, она подумала, что всё равно она получит информацию, может быть, даже найдет способ пересылать свои сообщения в военную разведку, а большевикам она будет поставлять какую-то неполную, ложную информацию.
– Надеялась в этой двойной игре переиграть чекистов.
– Она вступила в эту игру с надеждой их действительно переиграть. Но попала в чекистскую паутину просто как муха, хотя думала, что она играет на равных. Она приняла предложение Могилевского. Справедливости ради надо сказать: Гаррисон постаралась предупредить американцев и британцев о том, что контакты с ней могут поставить их под удар. Гаррисон дала понять, что обстоятельства вынудили её дать согласие работать на Советы, чтобы американцы и другие иностранцы не пытались вступить с ней в контакт. Так началась вторая часть ее пребывания в Москве.
– После того, как она дала согласие, ее сразу выпустили? Она даже в камере не сидела?
– Она сидела в камере. Сначала она сидела день или два перед этим допросом для того, чтобы её подготовить к тому, что её ждут неприятности. На следующий день ее выпустили. После того, как вербовка закончилась, Гаррисон сказали: завтра вы выйдете на свободу. Интересно, что в это время, видимо, Могилевский считал её вербовку очень большим собственным достижением. Он организовал её визит на Лубянку к самому Дзержинскому. Наверное, решил познакомить своего начальника с американкой, которую он завербовал. Гаррисон попала на встречу с Дзержинским. Она описала эту встречу трижды: в книгах 1922-го и 1935 года и в некрологе Дзержинскому в 1926 году в газете "Нью-Йорк таймс".
– Такое впечатление, что он ее загипнотизировал, какая-то магнетическая власть у него была.
– Видимо, да. Она явно испытывала к нему какое-то особое притяжение, какие-то особые чувства. Мы, конечно, никогда не узнаем об их отношениях, но пишет она о них, каким-то образом романтизируя. Ясно, что она испытывала к нему особые чувства, особое влечение. Она называет Дзержинского "черной пумой" – такая игра с красивым, но опасным зверем, но игра на равных. Она писала, что и он тоже явно испытывал к ней некую симпатию, уважение к её достоинству. То есть действительно Могилевский её загипнотизировал.
– Это о Могилевском. Но и Дзержинский её очаровал.
– В обоих её восхищала преданность своему делу, преданность коммунизму. Да, они безжалостны к своим врагам, но, может быть, это необходимость – так она это объясняла. Да, правительство не может существовать без разведки. Мне кажется, ей льстило то, что она видела Дзержинского, что она говорила с Дзержинским у него в кабинете. Много ли было таких журналистов? Видимо, некое тщеславие здесь присутствовало.
– Даже в некрологе Дзержинского, я нашел этот текст в архиве The New York Times, она не сказала о нем ни одного дурного слова. Она вообще понимала, что происходит в стране, отдавала себе отчет? Иногда создается впечатление, что она поверхностно смотрела на вещи. Можно, например, сравнить описания одного и того же эпизода у Гаррисон и у Бертрана Рассела, британского философа левого толка, который приехал в советскую Россию, чтобы увидеть реальный социализм. Эта поездка произвела на него гнетущее впечатление. Гаррисон и Рассел вместе путешествовали по Волге. Где-то между Самарой и Саратовом пароход причалил, они сошли на берег и увидели группу крестьян, расположившуюся на ночлег. Как понял Рассел, это были беженцы, спасающиеся от голода. Вот как описывает этот случай Гаррисон:
"Мужчины в овчинных тулупах, сапогах и шапках, женщины в цветных шалях на плечах или в платках сидели, прижавшись друг к другу вокруг костров – ночи ещё стояли холодные. Кто-то вполголоса напевал странные мелодии, кто-то смеялся, одни громко спорили, другие тихо переговаривались. Их пожитки – коробки, тюки, красные, обитые гвоздями сундуки, большие узлы – были сложены в общие кучи. Над всем этим проливала бледный свет луна. Более живописной картины невозможно себе представить".
А вот что записал в своем дневнике Рассел:
"Каждое семейство со всеми своими пожитками молча сидело вокруг своего костерка, кто-то спал, кто-то бодрствовал. Неверное пламя освещало изнуренные бородатые лица одичавших мужчин, исполненные терпения примитивные лица женщин, по-взрослому медлительных ребятишек. Это, конечно, были человеческие существа, но мне было бы проще заговорить с собакой, кошкой или лошадью, чем с кем-нибудь из них. Я понял, что они просидят тут долгие дни, может быть недели, пока не придет пароход, который отвезет их туда, где, как они слышали – хотя информация вряд ли верна, – лежит земля добрее той, что им пришлось покинуть. Многие погибнут по дороге, они будут страдать от голода, жажды и палящего солнца, но никто не откликнется на их страдания. Для меня они олицетворяли самую душу России, безмолвную, пассивную в своем отчаянии, неслышную небольшой группе людей на Западе, создающих партии прогресса и реакции... Пока мы путешествовали, подкрепляя себя пищей, отнятой у крестьян, под охраной солдат, набранных из их сыновей, я думал о том, что мы можем дать им взамен. И не нашел ответа. Время от времени я слышал их печальные песни, слушал звуки балалайки; но звуки таяли в великом молчании степи, оставляя мне лишь грызущую безответную боль, рядом с которой тускнел луч случайной надежды".
Для Рассела эта картина была убийственной. Может быть, последней каплей, заставившей его отречься от социализма.
"Советская Россия изнутри". Документальный фильм кинокомпании British Paté, 1920–1921 годы. Оператор Жорж Эрколь и журналист Артур Рэнсом впервые показали миру голодающих русских крестьян – именно на берегах Волги, где их видели Гаррисон и Рассел
– Да, вы абсолютно правы. Во-первых, это, конечно, особенность её характера. Потом она действительно вошла в роль шпионки, а шпионки не должны, видимо, особо эмпатию испытывать, шпионка отстраненно на всё смотрит. Или же действительно она попала под какое-то влияние, действительно под гипноз. Но я думаю, здесь стоит искать какие-то особенности характера. Ведь она потом всю оставшуюся жизнь хотела вернуться в разведку, ей нравилась эта роль, ей льстила эта игра.
– Никакой особо ценной информации ей добыть не удалось.
– Не удалось. Кстати, она способствовала созданию образа ЧК как организации сильной, тёмной, но справедливой, как она написала в некрологе Дзержинскому. Насколько я понимаю, сделала она явно немного. Чем она особенно гордилась, – это сведениями, которые получил инженер Кили. Сведения, которые ничего не давали. Что касается её роли как двойного агента, то она в этом отношении тоже немного сделала.
– Американский инженер-механик Ройал Кили приехал в Россию по приглашению советского правительства, чтобы обследовать состояние промышленности и дать рекомендации по выходу из кризиса. Он представил свой отчет лично Ленину, но когда захотел уехать, его арестовали по обвинению в шпионаже и приговорили к двум годам лишения свободы. Копию своего отчёта Кили еще до ареста передал Маргарет Гаррисон, чтобы та попыталась переправить её в Вашингтон. И она действительно сделала это через латышских дипломатов в Москве.
– Кстати, что она еще сообщила в военную разведку, так это имена арестованных американцев (это было одно из ее заданий), которые находились в тюрьме. Она послала список в военную разведку.
– Чем ещё она занималась в это время?
– Гаррисон решила, что раз ей дано задание следить за американцами, то она может легко встречаться с москвичами. И была права. Никто из её знакомых, а знакомых у неё в Москве было много, не пострадал. Я назову среди знакомых генерала Алексея Брусилова. По-моему, это действительно яркое знакомство. Её представил Брусилову бывший полковник царской армии, в то время продавец белых булочек, она познакомилась с ним в лавке. Она стала частой гостьей в квартире Брусилова в Мансуровском переулке, 4. Она пишет, что генерал рассказывал ей о своей победе, единственной значительной победе России в войне. Он не скрывал враждебного отношения к советской власти, но говорил: мы сами заварили эту кашу, нам её и расхлебывать, а не удастся расхлебать – значит, получим то, что получим, то правительство, которое нам навяжут или мы заслуживаем.
– Вот это она сообщала на Лубянку?
– Нет, про Брусилова она не сказала. Она не сказала про русских ни про кого.
– Хотя в ЧК наверняка знали, что она бывает в этой квартире.
– Мне кажется, что нет. Во-первых, Могилевский на некоторое время уезжал, когда начались острые военные события с Польшей. Может, была ослаблена за ней слежка. С Брусиловым она действительно встречалась, в его мемуарах есть упоминания "энергичной американки Гаррисон, умницы". То есть она явно его обаяла. Редкая женщина-иностранка, беседы с ней приносили ему отраду.
– Но Могилевский понял, что она морочит ему голову.
– Могилевский не сразу понял, что она морочит ему голову. Ещё здесь нужно сказать о её помощи британским и американским заключённым. Гаррисон считала, что это оправдывает её существование в Москве. Одним из этих заключенных был американец, который называл себя Фрэнком Мошером. Она узнала о нём через знакомую француженку из Красного Креста, та передала ей записку от Мошера. Он узнал, что есть такая американка, которая передает посылки на Лубянку, а она регулярно это делала, покупала продукты на Сухаревском рынке и относила в Лубянскую тюрьму. Когда Мошер узнал, что это американка, он написал ей целый список вещей, которые ему были необходимы, прежде всего, конечно, съестное, он умирал уже от голода (понятно, какие были условия), зубную щетку, мыло и так далее. Гаррисон удалось переслать всё, что он просил. После этого он передал ей записку, в которой признался, что он не Мошер, а Мериан Купер из Флориды, что они знакомы. Они действительно были знакомы, она встретила его на пути через Варшаву в Россию, он служил тогда в воздушной эскадрилье имени Тадеуша Костюшко, которая воевала на стороне Польши против советской России.
– Добровольцы. Головокружительная судьба.
– Да, это отдельный рассказ, головокружительная судьба. Его захватили в плен. Он сказал, что он бывший рабочий. На его казенном белье было вышито имя "Фрэнк Мошер". Этим именем он и назвался. О своей встрече с пленным Мошером-Купером писал Бабель в "Конармейском дневнике":
"Франк Мошер. Сбитый летчик американец, босой, но элегантен, шея, как колонна, ослепительно белые зубы, костюм в масле и грязи... Ах, как запахло Европой, кафе, цивилизацией, силой, старой культурой, много мыслей, смотрю, не отпускаю. Нескончаемый разговор с Мошером, погружаюсь в старое... Грустное и сладостное впечатление".
Если он спасся тогда, когда его арестовали казаки Буденного, то он считал, что второе рождение или ещё одно рождение его – это встреча с Гаррисон. Он считал, что она спасла его от голодной смерти. Из Москвы его переслали в лагерь, из лагеря он бежал. Он стал не только одним из пионеров документального кино, он еще и автор фильма о Кинг-Конге, это он его придумал. Уже на вершине своей славы он снова вспоминал Гаррисон и сказал в одном из интервью, что если бы не она, он бы умер в тюрьме.
В октябре 1920 года Маргарет Гаррисон снова арестовали, на этот раз надолго. Но об этом – в следующем эпизоде подкаста "Обратный адрес". С нами была литературовед и переводчик Галина Лапина. Мы продолжим рассказ о приключениях Маргарет Гаррисон в советской России через неделю.
Подписывайтесь на подкаст "Обратный адрес" на сайте Радио Свобода
Слушайте наc на APPLE PODCASTS – SPOTIFY
